Нравственный облик Царя-Мученика Николая

Составил Михаил Ардов

МОСКВА 1996

Скопировано с сайта города "Романов-на-Мурмане"

Я сидел у себя в канцелярии, изготовляя спешный доклад о придворных пожалованиях, и приказал никого не принимать. Входит старый курьер и докладывает:

- Осмелюсь доложить вашему превосходительству, что тут пришли старичок со старушкой, прямо из Сибири, Принесли в виде подношения государю живого, ручного соболя. Очень уж просят доложить, говорят, что не на что будет переночевать.

- А тебе жаль их стало?

- Точно так.

- Ну, давай их сюда.

Вошел весьма симпатичный на вид старичок со старушкой и говорит мне:

- По ремеслу я охотник, и удалось мне взять живым молодого соболя. Приручили его со старушкой и решили поднести его царю. Соболь-то вышел редкостный. Собрали все, что было денег: говорили мне, что хватит до Питера и обратно. Вот и поехали.

Показывает мне соболя, который тут же вскочил на мой письменный стол и стал обнюхивать представления к придворным чинам. Старик как-то свистнул, соболь прыг прямо ему на руки, залез за пазуху и оттуда выглядывает. Я спросил, как они ко мне попали.

- Денег у нас хватило только до Москвы. Оттуда решили идти пешком, да какой-то добрый барин, дай Бог ему здоровья, купил нам билеты до Петербурга. Утром приехали и прямо пошли в Зимний дворец. Внутрь меня не пустили, а отправили к начальнику охраны. Тот велел отвести к вам. Ни копейки не осталось, а видеть царя - вот как хочется.

Я решил, что живой соболь может доставить большое удовольствие малым еще тогда княжнам. Старику дал немного денег и поручил парочку добросердечному курьеру. Перед тем я спросил старика, кто его в Сибири знает.

- Ходил к губернатору перед отъездом, да он говорит: "Иди, вряд ли тебя допустят. А писать мне о тебе не приходится".

Я послал телеграмму губернатору, чтобы проверить слова старика и узнать, надежный ли он. В те времена нужно было быть весьма осторожным. Через день получился удовлетворительный ответ, и я телефонировал княжне Орбелиани ¹, рассказав ей о соболе. Час спустя узнаю, что императрица приказала прислать обоих стариков в Зимний дворец и поскорее, так как дети с нетерпением ждут соболя. Все с тем же курьером я приказал их отнести, а после представления вернуться ко мне.

Ждал я их долго. Оказывается, что они более часа оставались у детей, и все время была при этом государыня. Долго рассказывали старик и старуха, как милостива была к ним царица.

Старик предложил было взять соболя с собой, пока для него не устроят клеточку, но дети отпускать зверя не хотели, и, наконец, императрица приказала его оставить. Старик мечтал видеть царя, без чего, сказал он, не может вернуться в Сибирь. Ответили, что дадут знать, когда он может видеть Государя.

- Боюсь только, как бы соболек мой не нашкодил по дворце, он ведь к хоромам не привык.

На другой день, с утра, я получил приказание прислать во дворец сибиряков к шести часам вечера. Вернулись она с соболем после восьми. Вот рассказ старика.

- Так и было. Соболек-то мой много нашкодил, поломал и погрыз. Когда я пришел, так он сразу ко мне за пазуху спрятался. Вошел царь. Мы со старухой ему в ноги бросились. Соболек-то вылез и тоже, видно, понял, что перед государем. Притаился и смотрит. Пошли мы с царями в детскую, где приказали мне выпустить соболька. Дети стали с ним играть: при нас он не дичится. Царь приказал нам со старухой сесть на стулья и говорит:

- Ну, теперь расскажите все: как задумал сюда ехать, как ехал и как, наконец, к царице попал?

Я рассказал, а царь все спрашивает о Сибири, об охоте там, о нашем житье-бытье. Затем царица сказала, что детям пора обедать. Тогда царь спрашивает, как обходиться с соболем. Когда я указал, он порешил, что в комнатах у детей его оставить нельзя. Надо будет отдать его в охотничью слободку, в Гатчине.

- Царь-батюшка, ведь его, кормилец мой, жаль отдавать на руки незнакомому охотнику. Позарится на шкурку да еще зарежет, а скажет, что околел. Знаю я охотников. Мало у них любви к зверю. Лишь бы шкурку получить.

- Нет, брат, я бы выбрал хорошего. Но, пожалуй, лучше будет тебе его отдать. Вези его домой, ходи за ним, пока жив будет, а считай, что исполняешь мое повеление. Смотри за ним, так как это уже мой соболь. Теперь иди, скажи Мосолову, чтобы министр дал приказание, как тебя наградить за подарок. Смотри же, хорошо смотри за моим соболем. С Богом, и доброго пути!

На другой день был у Фредерикса всеподданнейший доклад, и государь, не ожидая вопроса, сказал министру, что провел два часа в беседе со стариками и что это было для него праздником; так интересно было ему узнать быт сибирских охотников и сибирского крестьянства вообще. Приказал дать старику часы с императорским гербом, а старухе брошку, несколько сот рублей за соболя и широко оплатить дорогу назад в Сибирь.

Старики уехали счастливыми, увозя с собой соболя.

Одни княжны очень жалели, но "папа сказал, что это так нужно".

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А.А.МОСОЛОВА

Указ о свободе совести! Он был издан 17 апреля 1905 г.², в первый день Пасхи. Прекрасная идея в условиях народной жизни нашего края привела к отчаянной борьбе католичества с православием. Ни Варшавского архиепископа, ни меня не предуведомили об указе, и он застал нас врасплох. Потом выяснилось, что польско-католические круги заблаговременно о нем узнали и к наступлению обдуманно подготовились. Едва новый закон был опубликован, все деревни были засыпаны листовками, брошюрами с призывом переходить в католичество. Агитацию подкрепляли ложными слухами, низкой клеветой: Царь уже перешел в католичество...- переходите и вы... Иоанн Кронштадтский тоже принял католичество - следуйте его примеру... и т.д. Народ растерялся... На Пасхе я был засыпан письмами от сельского духовенства, по ним я мог судить, насколько опасность была серьезна. На местах было не только смущение, а настоящая паника. "У нас бури, волнения, слезы, крики... разъясните, помогите." - вот вопли, обращенные ко мне...

На епархиальный съезд собрались представители всех приходов: священник и двое мирян от каждого прихода... Я убеждал собрание немедленно послать делегацию в Петербург, которая добилась бы аудиенции у Государя. Гнусным наветам католиков на Царя надо было положить конец. Делегаты миряне должны были воочию убедиться в ложности слухов о его измене Православию. В число делегатов выбрали меня, двух священников, матушку Екатерину и 6-7 крестьян...

На прием к министру внутренних дел Булыгину я привез и мужиков-делегатов. Они ввалились в смазных сапогах, в кожухах; внесли в министерскую приемную крепкий мужицкий запах, а когда пришел момент представляться министру - приветствовали его необычным в устах посетителей восклицанием: "Христос Воскресе!"

Булыгин промолчал ...

Когда мы вышли из министерства, настроение у нас было подавленное. Мужики понурили головы и говорят: "Значит верно: он тоже католиком стал - на "Христос Воскресе!" не ответил..." Я был рассержен неудачей. Лучше было бы к министру делегатов и не водить...

Тем временем матушка Екатерина, пользуясь своими связями при дворе, хлопотала об аудиенции, - и успешно. Через два дня пришло известие: Государь аудиенцию разрешил, но примет только меня и матушку Екатерину. Но как сказать это крестьянам? Что они подумают? Пришлось прилгать: "В Царское Село поедем вместе, но там я с матушкой Екатериной сядем в карету, а вы пешком за нами бегите".

В Царском нас ожидала карета с лакеем, а мы кричим мужикам: за нами! за нами! Они добежали до дворцовых ворот, но дальше стража их не пропустила - потребовала пропуск. "Стойте, стойте здесь, ждите...", - говорит им матушка Екатерина.

Государь принял нас на "частном" приеме - в гостиной. Тут же находилась и Государыня. Я рассказал Государю о религиозной смуте, вызванной законом о свободе вероисповедания.

- Кто мог подумать! Такой прекрасный указ, - и такие последствия... - со скорбью сказал Государь.

Государыня заплакала...

- С нами крестьяне... - сказала матушка Екатерина.

- Где же они? - спросил Государь.

- Их не пускают...

- Скажите адъютанту, чтобы их впустили.

Но адъютант впустить наших спутников отказался. Тогда Государь пошел сам отдать приказание.

- По долгу присяги я не имею права пускать лиц вне списка, - мотивировал адъютант свою непреклонность.

— Я приказываю, - сказал Государь.

Мужиков впустили. Шли они по гладкому паркету дворцовых зал неуверенной поступью ("як по стеклу шли", рассказывали они потом), но все же громко стуча своими подкованными сапогами. Удивились, даже испугались, увидав у дверей арапов-скороходов. Не черти ли? Подошли, потрогали их: "Вы человик, чи ни?" Те стоят, улыбаются.

Распахнулась дверь, - и мои мужики ввалились в гостиную.

- Христос Воскресе! — дружно воскликнули они.

— Воистину Воскресе, братцы - ответил Государь. Что сделалось с нашими делегатами! Они бросились к ногам Царя, целуют их, наперебой что-то лепечут, не знают, как свою радость и выразить... "Мы думали, что ты в католичество перешел... мы не знали... нас обманывали...".

- Да что вы... я вас в обиду не дам. Встаньте, будем разговаривать, - успокаивал их Государь. Тут полились безудержные рассказы. Наболевшее сердце только этого мгновения и ждало, чтобы излить все, что накопилось. Говорили откровенно, горячо, в простоте сердечной не выбирая слов, каждый о том, что его наиболее волновало... Кто рассказывал, как "рыгу" ему спалили; кто рассказывал, как католический епископ ездит в сопровождении "казаков"... ("да вовсе они и не казаки, а так, знаешь..."). Я слушаю и волнуюсь: в выражениях не стесняются, не вырвалось бы "крепкое словцо"...

Государь их обласкал; Государыня мне вручила коробку с крестиками для раздачи населению, — и аудиенция окончилась.

Когда вышли из дворца, один из мужиков спохватился: "Ах, забыл сказать Царю. Вчера вечером видел: солдат ночью с бабой идет... Экий непорядок у него в армии." — "Хорошо, что позабыл", — подумал я.

Аудиенция произвела на крестьян неизгладимое впечатление. Отныне они были моими главными "миссионерами". Стоило кому-нибудь сослаться на лживые брошюрки католиков и побывавший у Царя делегат кричал: "Я сам Царя видел! Я сам во дворце был!".

ИЗ КНИГИ МИТРОПОЛИТА ЕВЛОГИЯ "ПУТЬ МОЕЙ ЖИЗНИ"

Забота Государя об офицерах и солдатах проявлялась беспрерывно. Часто, узнав о затруднительном материальном положении кого-нибудь из них, Царь оказывал помощь из своих личных средств.

Вот один из многих примеров: В Русско-Японскую войну, 19-го конного пограничного полка Заамурского округа ротмистр Виторский со своим спешенным эскадроном отбил 8 атак японской пехоты под Ляоляном. Перед позицией оставались лежать наши раненые, которых под огнем выносили вызвавшиеся на это солдаты, но когда этих добровольцев японцы стали подстреливать, то ротмистр сам стал выносить своих раненых солдат. После 8-ой атаки в строю эскадрона осталось 15 солдат и из офицеров — один ротмистр с 26 ранениями штыками и пулями. Когда об этом узнал Государь, то приказал ротмистра Виторского на личные средства Его Величества отправить к знаменитым врачам в Швецию на лечение. Через 10 месяцев ротмистр Виторский на костылях представлялся Его Величеству.

Государь, подойдя к выстроившимся офицерам, к первому подошел к ротмистру и сказал: "Рад видеть вас, ПОЛКОВНИК! Живите и будьте здоровы на славу и радость Родины. Я и весь Русский народ гордится вами и вашими славными ранами". Государь обнял и поцеловал его. Художник Самокиш, по повелению Царя, написал картину подвига, которая была помещена в Эрмитаже, но Государь купил ее себе и повесил в своем рабочем кабинете в Зимнем Дворце, сделав надпись под ней: "Все за одного и один за всех".

ИЗ СТАТЬИ ПОЛКОВНИКА ШАЙДИЦКОГО "ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР - СОЛДАТ И ВЕРХОВНЫЙ ВОЖДЬ"

Трубачи заиграли полковой марш... Государь взял на руки Наследника и медленно пошел с Ним вдоль фронта казаков. Я стоял на фланге своей 3-ей сотни, и оттуда заметил, что шашки в руках казаков 1-ой и 2-ой сотен качались...

Разморились...

Государь подошел к флангу моей сотни и поздоровался с ней. Я пошел за Государем и смотрел в глаза казаков, наблюдая, чтобы у меня-то в моей "штандартной" вымуштрованной сотне не было шатания шашек.

Нагнулся наш серебрянный штандарт с черным двуглавым орлом и по лицу бородача старообрядца, красавца вахмистра, потекли непроизвольные слезы. И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки и качались шашки в грубых мозолистых руках и остановить это качание я не мог и не хотел...

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛА П.Н.КРАСНОВА. СМОТР ЛЕЙБ-ГВАРДЕЙСКОГО АТАМАНСКОГО ПОЛКА (1907 г.)

Когда Государь видел особенно счастливое лицо, непринужденную улыбку, первый раз стоявшего перед Ним солдата, когда строго заученные, трафаретные, уставные, солдатские ответы вдруг срывались на простодушно-интимные, мужицкие, - мягкая улыбка появлялась на лице Государя; стальной блеск голубым огнем сиявших серых глаз смягчался и Государь задерживался дольше.

Смотр стрельбы. Маленький, крепкий солдат 147 пехотного Самарского полка, коренастый, ловкий, на диво выправленный, стоял перед Государем. - Государь, взявши его мишень, рассматривал попадания. Четыре пули можно было ладонью закрыть: все около нуля, пятая ушла вправо.

- Эх куда запустил, - отдавая мишень солдату, сказал Государь - В седьмой номер. Весь квадрат испортил. Рука что ли дрогнула?

- Ничего не дрогнула, Ваше Императорское Величество; у меня не дрогнет, не бойсь... не такая у меня рука, - бойко ответил солдат.

- Однако, пуля почему-то ушла у тебя в 7-ой номер. За спуск что ли дернул?

- Это я-то дерну? Да побойся Ты Бога! Я за белками с малолетства хожу .. И я дерну!

С командиром полка готов был сделаться удар. На лице Государя сияла Его обычная, несказанно добрая улыбка

- А вот и дернул, - подсмеиваясь над солдатом, сказал Государь.

- Нет, не дернул... А так толкнуло что-то под руку. Нечистая сила толкнула... Он враг, он силен, без молитвы пустил.

- Вот это и есть дернул! Ты какой губернии? Сразу становясь серьезным, солдат быстро выпалил:

- Олонецкой, Ваше Императорское Величество.

- Ну, спасибо. Все-таки отличный квадрат, - и Государь передал охотнику на белок коричневый футляр с часами.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛА П Н КРАСНОВА

Генерал Орлов, будучи дежурным флигель-адъютантом в Петергофе в 1908 году, и собираясь ложиться спать, услышал в соседней (приемной) комнате шум и голоса. Войдя в эту комнату, он увидел какую-то женщину, всю в слезах, которая умоляла быть допущенной до дежурного флигель-адъютанта. Было около 12 часов ночи. Генерал Орлов ввел ее в комнату и успокоил как мог. Она рассказала, что она невеста студента. Он чахоточный. Войдя в партию социалистов-революционеров, он не мог больше выпутаться и выйти из партии и против своей воли сделался членом боевой организации. Узнав о целях этой организации, он хотел ее покинуть, но был удержан силой. Организация была арестована, и он также. Но он не виновен. Он осужден на смертную казнь и завтра должен быть казнен. Умоляет все сказать Государю, просить его помиловать, чтобы он мог бы умереть собственною смертью, т.к. ему осталось недолго жить.

Мольбы женщины подействовали на генерала Орлова. Он приказал подать тройку и поехал в Александрию, местопребывание Государя.

Разбудив камердинера Государя, просил о себе доложить. Государь вышел. "Что случилось?" - спросил Он спокойно. Генерал Орлов доложил и подал прошение. Прочитав его, Государь сказал: "Я очень благодарю Вас за то, что Вы так поступили. Когда можно спасти жизнь человеку, не надо колебаться. Слава Богу ни Ваша, ни Моя совесть не смогут нас в чем-либо упрекнуть. Государь вышел и, вернувшись, передал генералу Орлову телеграммы: на имя министра юстиции и коменданта Петропавловской крепости: "Задержите казнь такого-то. Ждите приказаний. Николай". "Бегите", - прибавил Государь, - на Дворцовый телеграф, отправьте телеграммы и одновременно телефонируйте министру юстиции и коменданту, что телеграммы посланы, и что они должны принять меры".

Генерал Орлов исполнил приказание и, вернувшись в дежур-комнату, сообщил женщине результаты.

Она упала в обморок.

Через год спустя, генерал Орлов, не зная, что сталось с помилованным, получил однажды письмо из Ялты. Письмо было от невесты помилованного, которая сообщала, что ее жених, по приказанию Государыни, был осмотрен придворным врачем и послан за счет Государыни в Крым. Она добавила, что ее жених совсем поправился, и они теперь женаты. Просила об этом довести до сведения Государя, благодарить Его еще раз, что Он спас жизнь ее мужу, и они счастливы.

"Чтобы не случилось, мы готовы отдать свои жизни за Государя", - оканчивала она свое письмо.

Орлов доложил Государю. "Видите, как вы хорошо сделали, то послушались Votre Inspiration. Вы осчастливили двух людей", - сказал Государь.

* * *

Во время обсуждения в военном министерстве вопроса о перемене снаряжения пехоты Государь решил проверить предложенную систему самому и убедиться в ее пригодности при марше в сорок верст. Он никому, кроме министра двора и дворцового коменданта, об этом не сказал. Как-то утром потребовал себе комплект новою обмундирования, данного для испробования находившемуся близ Ливадии полку. Надев его, вышел из дворца совершенно один, прошел двадцать верст и, вернувшись по другой дороге, сделал всего более сорока, неся ранец с полной укладкой на спине и ружье на плече, взяв с собой хлеба и воды, сколько полагается иметь при себе солдату.

Вернулся царь уже по заходе солнца, пройдя это расстояние в восемь или восемь с половиной часов, считая в том числе и время отдыха в пути. Он нигде не чувствовал набивки плечей или спины; и, признав новое снаряжение подходящим, впоследствии его утвердил.

Командир полка, форму коего носил в этот день император, испросил в виде милости зачислить Николая II в первую роту и на перекличке вызывать его как рядового. Государь на это согласился и потребовал себе послужную книгу нижнего чина, которую собственноручно заполнил. В графе для имени написал - "Николай Романов", о сроке же службы - "До гробовой доски".

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А.А. МОСОЛОВА

Во время одной из своих прогулок во Франкфурте, уже незадолго до отъезда в Дармштадт, Государь и Императрица зашли в русское посольство и, не называя Себя, сказали не узнавшему Их лакею, что Они желали бы видеть посланника. Посланник, камергер Озеров, чувствовавший себя в этот день не совсем здоровым, раньше чем принять посетителей, попросил секретаря посольства, камер-юнкера Дубенского пойти и узнать, кто именно и зачем желает его видеть. Можно себе представить, какой поднялся переполох, когда Дубенский, не веря своим глазам, увидел сидящих в передней Государя и Императрицу. Побыв у Озеровых около получаса и очаровав их Своею любезностью, Их Величества пешком же вернулись во дворец, очень довольные своим визитом.

Надо сказать, что Его Величество совсем не имел привычки носить штатское платье, а в особенности шляпы и, главным образом, цилиндр, который при этом был у него далеко не лучшего качества и формы. Войдя как-то в вагон, Государь, будучи в очень хорошем настроении духа, обратился ко мне с каким-то вопросом, по поводу своего костюма, а затем вдруг сказал: "Вы впрочем с презрением смотрите на то, как мы, военные, носим штатское платье и подсмеиваетесь над нашим неумением". Я, конечно, постарался уверить Его Величество в противном, "Но, - добавил я, - цилиндр Вашего Величества, действительно, приводит меня в некоторое недоумение и смущение. Мне кажется, что Ваше Величество могли бы иметь более лучший и носить его несколько иначе, чтобы скрыть Вашу непривычку к этому головному убору".

Мое замечание, смелости которого я сам испугался, по-видимому задело Государя за живое. Он быстро снял Свою шляпу и начал ее рассматривать. "Не понимаю, - сказал Он, - что Вы находите нехорошего в моем цилиндре; прекрасная шляпа, которую я купил перед самым отъездом у Brunot и очень ею доволен. Ваше замечание, не больше, как простая придирка штатского к военному".

ИЗ КНИГИ В.И МАМОНТОВА "НА ГОСУДАРЕВОЙ СЛУЖБЕ" (Таллинн, 1926)

Государь возвращался с охоты. Его, запряженная троикой, коляска въезжала на обширный двор Скерневицкого дворца. У самых ворот, какая-то старушка, быстро отделявшись от толпы, бросилась на колени, размахивая прошением. Лошади испугались, подхватили и понесли по направлению ко дворцу. Казак Конвоя Его Величества, ординарец Государя, стоявший у подъезда, бросился навстречу лошадям, ухватился за поводья коренника и остановил тройку. Все это произошло в несколько мгновений.

Когда я подъехал во второй за Государевой тройке, Его Величество уже вышел из экипажа и спокойным голосом расспрашивал ямщика, почему испугались лошади. Узнав, что казак остановил лошадей, Государь приказал позвать его, но оказалось, что его снесли в приемный покой.

Обратившись ко мне, Государь сказал: "Отнесите ему сейчас подарок от Меня и скажите, что завтра Я сам приеду поблагодарить его за молодецкий поступок". Направляясь ко Дворцу и отделившись от сопровождающих, Государь снова позвал меня.

- Пойдите и узнайте, какое прошение эта старушка хотела мне подать и присмотрите,., чтобы... полиция... - Государь как бы запнулся, видимо, подыскивая подходящее слово, я позволил себе досказать: "не перестаралась"; Государь улыбнулся доброю, незабвенной для меня, улыбкой и сказал: "Вот именно".

У ворот я нашел старушку, окруженную толпой и полицией, взял у нее прошение о пособии, приказал проводить ее домой и на другой день прислать ко мне за вспомоществованием.

Казак был только ошеломлен сильным ударом и отделался легкими ушибами.

На следующий день он явился на службу и получил из Собственных рук Его Величества золотые часы с вензелем Государя.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А.А.МОСОЛОВА

В связи с юбилеями 1812 и 1613 годов, одна мелкопоместная помещица Курской губернии, имение которой за долги ее покойного мужа (9 000 рублей) продавалось с торгов, обратилась к губернскому предводителю дворянства, князю Л.И.Дундукову-Изъединову, с просьбой ходатайствовать перед Государем помочь выкупить ее имение. Дундуков, будучи в Ялте, на приеме у Государя, окончив свой доклад, складывал бумаги в портфель, когда Государь, увидав оставшуюся там бумагу, спросил: "А это что?". Князь Дундуков доложил, что это одно необоснованное, незаконное прошение. "Как незаконное?" - и, взяв бумагу, пробежал ее. "Оставьте мне это. Но никому не говорите. Я запрещаю Вам. Я сделаю, что могу".

Через некоторое время князь Дундуков был вызван Государем в Петербург.

- Мой вызов Вас удивил? Вы помните о незаконном прошении, которое Вы мне передали в Ялте? Так вот: передайте 12 000 рублей - 9 000, чтобы выкупить имение, и 3 000 - для покупки инвентаря.

Князь не выдержал и заплакал. Государь его обнял и повторил опять, чтобы он никому не говорил об этом.

Вернувшись в Курск, князь Дундуков отправился к старушке, чтобы передать ей деньги от Государя.

"Ну что, батюшка, отказано?" "Нет, матушка, не отказано. Его Величество посылает Вам 9 000 на выкуп имения и 3 000 на инвентарь". Старушка в обморок. Затем написала письмо Государю на старом клочке бумаги, который нашелся в доме. При следующем своем приеме у Государя князь Дундуков передал Ему письмо. Государь, всегда сдержанный, не смог сдержать своего волнения при чтении письма. Слезы наполнили Его глаза, губы дрожали, и бумага чуть не упала из Его рук.

ИЗ СТАТЬИ В.КАМЕНСКОГО "О ГОСУДАРЕ ИМПЕРАТОРЕ"

Сознаюсь, что за все 16 лет службы при дворе мне всего лишь дважды довелось говорить с Государем о политике.

Впервые это было по случаю двухсотлетия основания Петербурга. Столбцы газет были переполнены воспоминаниями о победах и преобразованиях великого Петра. Я заговорил о нем восторженно, но заметил, что царь не поддерживает моей темы. Зная сдержанность Государя, я все же дерзнул спросить его, сочувствует ли он тому, что я выражал.

Николай II, помолчав немного, ответил:

- Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время, как переходный период, и было необходимо, но мне оно несимпатично.

Из дальнейшего разговора мне показалось, что и, кроме сказанного, Государь ставил в укор Петру и некоторую показную сторону его действий и долю в них авантюризма.

Царь долго помнил мои чувства симпатии к великому Романову.

Однажды, возвращаясь верхом по тропинке, высоко над шоссе из Учан-Су, с дивным видом на Ялту и ее окрестности, Государь высказал, как он привязан к южному берегу Крыма.

- Я бы хотел никогда не выезжать отсюда.

- Что бы Вашему Величеству перенести сюда столицу?

- Эта мысль не раз мелькала у Меня в голове.

Вмешалась в разговор свита. Кто-то возразил, что было бы тесно для столицы, - горы слишком близки к морю. Другой не согласился:

- Где же будет Дума?

- На Аq-Петри.

- Да зимой туда и проезда нет из-за снежных заносов.

- Тем лучше, - заметил дежурный флигель-адъютант. Мы двинулись дальше, Государь и я с ним рядом, по узкой дорожке. Император полушутя сказал мне:

- Конечно, это невозможно. Да и будь здесь столица, я, вероятно, разлюбил бы это место. Одни мечты...

Потом, помолчав, добавил, смеясь:

- А ваш Петр Великий, возымев такую фантазию, неминуемо провел бы ее в жизнь, невзирая на все политические и финансовые трудности. Было бы для России хорошо или нет, - это другой вопрос.

Более мы к этому никогда не возвращались.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А А.МОСОЛОВА

Начало войны. Осень 1914 года. Государь прибыл в Двинск и обходит обширный военный госпиталь, разговаривая со многими офицерами и солдатами. Мне запомнилась одна беседа, на которую обратили внимание тогда все окружающие Его Величество.

Перед Государем запасный рядовой 157 пехотного полка Степан Кузнецов. Он тяжело ранен в голову. Лежит мертвенно бледный с воспаленными глазами. При приближении Его Величества стремится немного подняться и как-то напряженно, радостно смотрит на Царя. Затем, когда Государь подошел совсем близко к Кузнецову и остановился, послышался слабый, протяжный голос раненого: "Теперь легче стало. Прежде никак не скажешь. Ни отца, ни мать позвать не мог. Имя Твое, Государь, забыл. А теперь легче, сподобился увидеть Государя". Затем помолчал, перекрестился и добавил:

- Главное, Ты не робей; мы его побьем. Народ весь с Тобою. Там, в России, братья и отцы наши остались.

Эти слова простого рядового из крестьян Владимирской губернии, Меленковского уезда, деревни Талонова, по роду занятий деревенского пастуха, глубоко запали в душу всех, кто слышал этот разговор.

Государь передал Георгиевский крест Кузнецову. Тот перекрестился и сказал Его Величеству: "Спасибо, благодарю. Поправлюсь, опять пойдем сражаться с Германцами".

Кузнецов был так растроган свиданием с Государем, что говорил даже не как солдат, а как простой русский человек, потрясенный свиданием с Царем. На Государя слова раненого солдата произвели сильное впечатление. Его Величество присел на кровать Кузнецова и ласково сказал ему:

- Поправляйся скорее; такие люди нужны Мне.

Кузнецов перекрестился, взял руку Государя и поцеловал ее и даже погладил и вновь сказал: " Ты не робей, побьем его!"

Не раз затем Его Величество вспоминал свою беседу с Кузнецовым и говорил, что Он особенно запомнил эти простые, полные любви слова к Нему и к России.

- Он так утешил Меня, - говорил Государь.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АЛ. МОСОЛОВА

Однажды, вечером при возвращении из Тарнополя, автомобиль Государя, шедший как всегда очень быстрым ходом, в тумане отделился от нашего автомобиля и попал на узловую станцию, где к тому времени вся зала станционного вокзала была полна ранеными, вывезенными для эвакуации. Они лежали на полу. Среди персонала, сестер милосердия и раненых, неожиданное появление Государя произвело потрясающее впечатление. Никто не ожидал Его тут увидеть. Государь обошел всех раненых милостиво разговаривая и расспрашивая, и во время этого обхода подошел к одному раненому, умирающему офицеру, который лежал на полу. Государь опустился возле него на колени и подложил руку под его голову.

Офицер узнал Государя.

Государь сказал ему: "Благодарю Вас за службу. У Вас есть семья?"

Он ответил тихим голосом: "Жена и двое детей".

Государь сказал ему: "Будьте спокойны; Я их не оставлю" .

Офицер перекрестился и сказал: "Благодарю Ваше Вели...," и скончался.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГРАФА Д.С.ШЕРЕМЕТЕВА

Помню рассказ одной сестры милосердия: "Царь вошел в мою палату, обошел раненых, задавая вопросы и - глаз у Него был опытен в распознавании тяжелораненых - остановился у кровати близкого к смерти офицера. Царь спросил: "Какое ранение?" Доктор, растерявшийся от присутствия Императора, замедлил с ответом, а я, по своей юности, осмелела и сказала, доложила, как тяжело ранен этот офицер. Император взял у одного из чинов свиты иконку и протянул ее мне со словами: "Положите ему на грудь". А я возьми да и воскликни: "Ваше Величество, положите Сами - он будет счастлив!" - "Вы думаете?" - сказал Государь, улыбнувшись мне глазами и, благословив раненого иконкой, возложил ее на грудь ему - тот осознал происходящее и просиял от радости.

ИЗ СТАТЬИ ПОЛКОВНИКА Е.МЕССНЕРА "ЦАРЬ И ОФИЦЕР"

Однажды Государь приехал в лазарет, в котором работали Великие Княжны. Сев у постели одного из солдат, Государь заботливо начал расспрашивать его, всем ли он доволен и хорошо ли за ним ухаживают.

- Так точно. Ваше Величество, всем доволен, прямо хоть и не поправляйся, - ответил раненый, но потом, что-то вспомнив, добавил: - Вот только, Ваше Величество, сестры малость забывчивы... Намеднись дал я вот этой сестричке, вот что там стоит, веселенькая такая, дал я ей гривенник на папиросы, а она ни папирос, ни денег не несет...

— Ольга, — позвал сестру Государь, — что же ты поручения не исполняешь. Папиросы обещала принести и забыла...

Великая Княжна потупилась.

- За это купи ему на рубль.

Солдат после этого целый день все охал: "На кого пожаловался! На Царскую дочку. Господи, грех-то какой!"

ИЗ СТАТЬИ В.КАМЕНСКОГО "О ГОСУДАРЕ ИМПЕРАТОРЕ"

В марте 1915 года Государь посетил судостроительные заводы в Г.Николаеве, на которых в то время строились Черноморские дредноуты. Государь пожелал осмотреть место, где раскаленные до бела шпангоуты выгибаются в ту форму, которую они должны иметь, когда становятся "ребрами" корабля. Здесь, как всегда, был сплошной кошмар: лязг, стук, искры раскаленной стали, сыпящейся кругом... Государь долго следил за искусной работой мастеров. Наконец, сказав что-то одному из лиц Свиты и подойдя к одному из мастеров, собственноручно дал ему золотые часы. Мастер, не ожидавший такой Царской милости, совершенно опешил - на его глазах выступили слезы, и он нервно бормотал:

- Ваше Превосходительство... Ваше Превосходительство.

Государь, глубоко тронутый волнением старого рабочего, смутился тоже и, подойдя к нему, отечески похлопал по плечу, по грязной рабочей блузе и сердечным образом произнес:

- Ну что вы, что вы... Я только полковник!...

ИЗ СТАТЬИ В.М. ФЕДОРОВСКОГО "ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II И ЕГО ФЛОТ"

Армия и Флот представили Его Величеству просьбу о производстве Себя в чин генерал-майора и контр-адмирала, но Царь ответил:

- Я храню чин, данный Мне покойным Императором - Моим отцом.

ИЗ СТАТЬИ ПОЛКОВНИКА ШАЙДИЦКОГО 'ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР - СОЛДАТ И ВЕРХОВНЫЙ ВОЖДЬ"

Император начал говорить. Каждое Его слово было отчетливо слышно в самом отдаленном углу поля парада. Говорил Он просто, как говорит русский человек в тяжелые минуты своим друзьям. Речь Его шла от сердца, вследствие чего сразу же воспринималась сердцами тысяч русских людей, которые жаждали услышать то, что Он говорил. Царь благодарил войска за их жертвенный подвиг, звал их любить Россию, как они ее любили до сей поры. Несмотря на простоту, с которой была сказана речь Государя, она носила Царственный характер. Этому содействовала величественность Высочайшего смотра. Вместе с этим, слова Императора трогали своей задушевностью и внешним образом Русского Царя, стоявшего в скромной серой шинели, держа за руку красивого больного Мальчика, облаченного в такую же солдатскую шинель. Когда Государь кончил говорить, поле молчало, но, затем, как-то сразу - вдруг грянуло "Ура". Мне казалось тогда, что такого могучего, сердечного ура, я никогда не слышал, а теперь скажу: и не услышу.

Командир 11-го армейского корпуса генерал Сахаров обратился к командующему армией с просьбой просить Царя о помиловании разжалованного в рядовые полковника Исакова. Генерал Лечицкий доложил Императору, и Государь приказал вызвать его. Полковник Исаков - корпусной инженер 11-го армейского корпуса был предан полевому суду за антидисциплинарный поступок и приговорен к расстрелу, но, принимая во внимание его боевую службу, смертная казнь была заменена разжалованием в рядовые. "Рядового 23-го саперного батальона Исакова к Его Императорскому Величеству-у-у-у" - раздался по полю повторяемый протяженный зов. Я увидел, как из дальнего угла построения пехоты отделился какой-то серый комочек: это бежал с ружьем у ноги рядовой. Теперь он оброс седой бородой и сильно постарел. Подбежав к Государю, он остановился и взял "на караул". "К ноге", - скомандовал тихим голосом Император и начал говорить: "Твои командующий армией и командир корпуса доложили Мне о проявленной тобой доблести при взятии опорного пункта на высоте Н. Награждаю тебя Георгиевским крестом 4-ой степени". "Рад стараться, Ваше Императорское Величество," - по-солдатски ответил рядовой Исаков. В руках у Государя очутился Георгиевский крест и булавка. Накалывая на борт шинели крест, Государь продолжал своим ровным голосом: "Мне было также доложено, что при взятии этого опорного пункта тобою была проявлена не только доблесть, но и большое знание военно-инженерного дела". Выдержав несколько секунд и внимательно взглянув в глаза солдата, Император так же спокойно сказал: "Рядовой Исаков, Я возвращаю тебе твой чин и все твои ордена" и задушевным голосом добавил: "Полковник Исаков, носите крест, который Я вам сейчас накалываю, столь же доблестно, как вы его заслужили". Слезы хлынули из глаз Исакова. Он наклонил голову и поцеловал руку Царя, заканчивающую накалывание креста. Я почувствовал какое-то сжимание в горле и делал неимоверные усилия, чтобы не разрыдаться, так красива и благородна, широка была только что проявленная Царская милость.

Посмотрев на генерала Лечицкого, я увидел, как по его сухому, мужественному лицу катились крупные слезы, а генерал Сахаров просто и откровенно плакал. Спокойнее всех был сам Государь. Обратившись ко всем присутствующим, Он громким голосом сказал: "Полковник Исаков до окончания войны должен оставаться в рядах 23-го саперного батальона". Я был поражен мудрости Царского приказа.

Полковник Исаков пострадал из-за своего скверного характера. Оставляя его на все время войны в этом батальоне, в котором он отбывал свое наказание, он дольше бы помнил о совершенном им воинском преступлении. С другой стороны, проявленная им солдатская доблесть и заслуженная им Царская милость создавали ему своего рода ореол среди чинов батальона, что смягчало бы многие углы его не всегда приятного обращения.

ИЗ СТАТЬИ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ГОЛОВИНА "ЦАРСКИЙ СМОТР'

Превыше всего Государь Император любил Россию. Как пример такой любви, приведу следующее. Когда уже отрекшийся Царь узнал, что одной из причин отмены смертной казни Керенским будто бы являлось предупреждение возможности требовать казни Императору, Он воскликнул: "Это ошибка. Уничтожение казни подорвет дисциплину. Если это он делает для того, чтобы избавить Меня от опасности, передайте ему, что Я готов пожертвовать жизнью для блага России".

ИЗ СТАТЬИ ПОЛКОВНИКА ШАЙДИЦКОГО "ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР - СОЛДАТ И ВЕРХОВНЫЙ ВОЖДЬ"

Пятница 15 февраля... За вечерним чаем у их Величеств генерал Татищев выразил свое удивление при виде того, насколько тесно сплочена и проникнута любовью семейная жизнь Государя, Государыни и их детей. Государь, улыбаясь, взглянул на Государыню:

- Ты слышишь, что сказал только что Татищев? Затем с обычной своей добротой, в которой проскальзывала легкая ирония, Он добавил:

- Если вы, Татищев, который были моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как вы хотите, чтобы мы с Государыней могли обижаться тем, что говорят о нас в газетах?"

ИЗ ДНЕВНИКА П.ЖИЛЬЯРА (Тобольск, 1918г.)

В заточении, в Царском Селе, несмотря на ограниченность средств, отказывая Себе и довольствуясь простым столом, Государь и Государыня не прекращали Своей благотворительности и старались помогать другим, по-сколько могли. Прошения же от разных лиц о помощи и о поддержке, несмотря на отречение и арест, не прекращали поступать во Дворец и Державная Чета удовлетворяли их в меру своей возможности.

ИЗ КНИГИ ДИТЕРИХСА "УБИЙСТВО ЦАРСКОЙ СЕМЬИ"

При обыске в Екатеринбурге комиссаром Дидковским у Государя и у Государыни - денег не оказалось совершенно. У Великой Княжны Марии Николаевны -16 руб. 35 коп. и у доктора Боткина 280 руб.

200 миллионов рублей, бывших в Англии, израсходованы Государем во время войны на нужды раненых и увечных и их семей и больше никаких личных средств у Государя не было.

ИЗ КНИГИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА "ВОСПОМИНАНИЯ"

Среда 19-го марта. После завтрака обсуждали недавно подписанный в Брест-Литовске мир. Государь с глубокой грустью высказался по этому поводу:

— Это такой стыд для России и это равнозначно самоубийству. Я никогда бы не поверил, что Император Вильгельм и немецкое правительство могли бы пасть так низко, чтобы пожимать руки этим негодяям, которые изменили своей родине. Но я уверен, что это не принесет им счастья; это не спасет их от разгрома!

Несколько позже, когда князь Долгорукий сказал, что в газетах говорится о статье в договоре, по которой немцы требуют передать им Царскую Семью в полной сохранности, Император воскликнул:

— Если это не попытка опозорить меня, то это оскорбление, которое мне наносят!

Государыня добавила тихим голосом: - После всего зла, которое они сделали Государю, я предпочитаю погибнуть в России, нежели быть спасенной немцами.

ИЗ ДНЕВНИКА П. ЖИЛЬЯРА (1918 г.)

За всю отечественную историю мало найдется деятелей, которые были бы столь привлекательными личностями, как Царь-Мученик Николай II, а вместе с тем не много и таких, кто бы в подобной мере подвергся поношению и клевете. Достаточно вспомнить эпитет "кровавый", который враги монархии и России употребляли по отношению к кроткому и незлобивому Государю.

Почти восемь десятков лет протекли с той страшной июльской ночи, когда в Екатеринбурге, в подвале ипатьевского дома произошло событие, которое без малейшего преувеличения можно назвать "преступлением века". О жизни и трагической кончине Царственных Мучеников написаны тысячи страниц, вышли десятки книг, и теперь образ этих праведников явлен целому миру.

Однако же, до сей поры находятся люди, готовые повторять досужие домыслы и сплетни, порочащие память последнего Императора и Его Семьи. Остановить нескончаемый поток лжи мы не в силах, но противостать этому можем и должны.

Составляя предлагаемое читателю издание, мы воспользовались несколькими книгами, среди которых - А.А.Мосолов "При дворе последнего Российского Императора (Записки начальника канцелярии Министерства Императорского Двора)", "Император Николай II и Его Семья (По личным воспоминаниям П.Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича)", Митрополит Евлогий "Путь моей жизни" и, наконец, вышедший в Нью-Йорке в 1968 году сборник "Государь Император Николай II Александрович".

Эта ценнейшая книга содержит множество подлинных свидетельств, которые живо и реально изображают характер и облик Августейшего Страстотерпца, чье сердце, по слову Писания, было - "в руце Божией" (Притчи, 21, I).

¹ С.И.Джамбакуриан-Орбелиани - приближенная Фрейлина Императрицы Александры Федоровны.

² В те годы автор был викарным епископом Холмско-Варшавской епархии.